Но Настя накладывала паштет на блюдце, собственноручно относила Нике, и ставила прямо у нее под носом, умильно приговаривая: «Поешь, зайчик!» Ника, если она не успела спрятаться, воротила нос и всем видом показывала, как ей это опротивело. А если успела, то сидела тихо до того момента, пока Настя не отодвинет диван и не достанет ее на свет божий.
Заканчивалось это тоже одинаково: красная от злости Настя шла отмываться от паштета, а бледная от злости Ника пряталась в поддиванье, изливая душу собаке Бусе.
- Насилие… тиран… деспот… изверг рода кошачьего… видеть не могу… ненавижу…
Все остальные подлизывали нападавшие крошки и люто завидовали Нике.
Фаня, которая завидовала ничуть не меньше, однажды спросила у Анфисы:
- А почему Нике такие привилегии? За выслугу лет? Ей дают вкусный-вкусный паштет, а нам остается только облизывать тарелки.
- На себя посмотри, - огрызнулась Анфиса, - сколько того паштета надо, чтобы такую прорву накормить? А он дорогой, между прочим.
- Но почему…
Фанин вопрос остался без ответа.
- Ника, а почему тебе дают паштет, а нам нет?
- Потому что у меня ХПН, строгая диета и мне ничего нельзя, кроме этого паштета, который я видеть не могу. Хочешь, махнемся?
- Хочу, - радостно выдохнула Фаня.
- Договорились. Тебе почечную недостаточность, мои одиннадцать лет и паштет, а мне твою здоровую шестикилограммовую тушку, и я могу хоть лук жрать.
- Ээээ… - Фане показался в постановке вопроса какой-то подвох. – А как мы махнемся?
- Не знаю, попробуй почувствовать в себе свою внутреннюю Нику, и подойди к Насте, попроси паштет.
Анфиса проводила Фаню скептическим взглядом и негромко сказала Нике:
- Грешно смеяться над больными людьми.
Фаня вернулась в комнату пристыженная и мокрая. То ли внутренняя Ника не очень хорошо чувствовалась, то ли Настино зашоренное сознание не смогло ее разглядеть, но Фаня получила тряпкой по морде вместо паштета.
- Не дала?
- Нет.
- Ну и радуйся, дура. Что тебе только год, ты здорова как конь, весишь как конь и срешь как конь. Успеешь еще на диетах посидеть.
